|
Очевидность теоретической и практической значимости надежных знаний о природе интеллектуальных способностей человека контрастирует с реальным, весьма неудовлетворительным положением дел в психологии интеллекта, обнаруживающим себя, в частности, в нарастании критики самого понятия «интеллект». А. Дженсен, видный специалист в этой области, в одной из своих последних публикаций вынужден был заявить, что для научных целей от понятия «интеллект» вообще следует отказаться [12]. Суждение это отнюдь нельзя отнести на счет экстравагантности авторской позиции. Анализ наличного уровня теоретических и эмпирических материалов свидетельствует о сложившейся кризисной ситуации, суть которой можно обрисовать двумя словами: «Интеллект исчез». Попробуем вкратце проследить некоторые этапы становления этого понятия с тем, чтобы определить те основные противоречия, которые поставили под вопрос возможность существования термина «интеллект» в статусе психологической категории.
Интеллект традиционно исследовался в рамках двух основных направлений: тестологического и экспериментально-психологического. Впервые о существовании индивидуальных различий в умственных (интеллектуальных) способностях заговорил, как известно, Фр. Гальтон. Гальтон в качестве референтного проявления интеллекта рассматривал степень выраженности простейших сенсорных функций (различительной чувствительности в условиях восприятия цвета, размера, высоты звуков, времени реакции на свет, звук и т. д.). Впоследствии Бине и Симон включили в свою интеллектуальную шкалу, ориентированную на измерение уровня умственного развития ребенка, более сложные познавательные функции (запоминание, осведомленность, понимание и т. д.). На данном этапе развития тестологии интеллект рассматривался, таким образом, не столько как способность к познанию, сколько как достигнутый уровень психического развития, проявляющийся в показателях степени сформированности определенных познавательных функций (как вербальных, так и невербальных), а также степени усвоения определенных знаний и навыков. Предметом тестологических исследований оказались, следовательно, уровневые проявления интеллектуальной деятельности, причем именно те уровневые свойства интеллекта, которые достаточно однозначно соотносились с академической успеваемостью. Поэтому неудивительно, как справедливо отмечает А. Анастази, что «большинство тестов, названных в 20-х гг. тестами интеллекта, позднее стали называться тестами способностей к учению» [1; 26). Интеллект, как мы видим, «исчез», его заменило понятие «способность к обучению».
Исследования Терстоуна, Гилфорда и других авторов зафиксировали тот факт, что различные интеллектуальные тесты достаточно часто весьма слабо или вообще не коррелируют друг с другом. Интеллект, таким образом, опять «исчез», распавшись на множество самостоятельных «первичных интеллектуальных способностей».
Наконец, достаточно скоро выяснилось, что традиционные интеллектуальные тесты оказались чрезмерно чувствительными к особенностям социальной компетентности людей. Попытка создать свободные от культурных влияний тесты окончилась фактической неудачей, так как оперирование картинками, геометрическими фигурами и т. д. также требовало сформированности навыков, которые в существенной степени зависели от социального опыта человека. И снова интеллект «исчез», оставив вместо себя индивидуальные различия в степени социализации.
Наличие подобного рода сложностей вынудило тестологов пойти на радикальную меру, а именно: принять операционное определение интеллекта, отказавшись от попыток определения природы того психического качества, которое измерялось с помощью тестов.
Важно подчеркнуть, что неизбежность «исчезновения» интеллекта в рамках тестологических исследований была обусловлена не только обстоятельствами эмпирического плана, связанными с противоречиями тестового метода диагностики интеллектуальных способностей, но и типичными для тестологии методологическими ориентациями. Дело в том, что изначально в тестологии сформировалось понимание интеллекта как некоторой психологической (интеллектуальной) черты, проявляющей себя в определенной «задачной» ситуации. В сущности, была принята диспозициональная трактовка интеллекта: интеллект как способ поведения в определенной ситуации, предрасположенность действовать в тех или иных условиях интеллектуально. Например, Дж. Томпсон утверждает, что интеллект — это не прямо идентифицируемая характеристика, а абстрактное понятие, которое упрощает и суммирует определенные поведенческие характеристики [18]. По С. Боману, интеллект — это «...не реальное свойство разума..., а просто характеристика личности вместе с ее собственными действиями» [8; 9].
Стратегия исследования интеллекта при таком его понимании казалась очевидной: изучать интеллект следует через перечень конкретных поведенческих «примеров» интеллектуального поведения (частным случаем которых является ситуация решения тестовых задач). Однако скоро и здесь исследователи столкнулись с рядом серьезных противоречий, некоторые из которых в свое время сформулировал Т. Майлс [13]. Во-первых, факты вынуждали признать, что интеллект — это в принципе открытое понятие, поскольку под него может быть подведен до бесконечности широкий круг различных типов поведения. Во-вторых, выяснилось, что примеры поведения, которые трактуется как интеллектуальное, являются таковыми скорее в силу требований доминирующей культуры. Еще одно логическое усилие, и можно было бы встать на позицию, согласно которой интеллект — не более чем культурный артефакт. Стернберг с соавторами предприняли попытку на уровне эмпирического исследования определить такого рода интеллектуальные поведенческие прототипы. На основе факторизации ответов экспертов удалось выявить три наиболее типичные формы интеллектуального поведения: 1) вербальный интеллект (знание большого числа слов, чтение с высоким уровнем понимания и т. п.); 2) решение проблем (способность строить планы, применять знания и т. п.); 3)
|
Рассеянный склероз
